Поп и вампиры

Для деревенского батюшки помазание тональным кремом показалось непривычным и сомнительным. Потому он сначала попытался — робко и неуклюже — от этого как-нибудь отмотаться. Но телевизионщики быстро объяснили, что лысина будет бликовать, красный нос в объективе станет совсем уж малиновым, а вот очки с металлической оправой придётся снять, потому что хромокейная зеленуха отразится в дужках и после вычитания фона получится, что стёкла парят в воздухе. Отец Анатолий ничего не понял, но испугался и перечить более не стал.

Тощая девица в джинсиках о стразами припудривала обширную лысину священнослужителя, когда в гримёрку вошёл высокий крепкий господин с каменными щеками, в дорогом костюме стального цвета — господин Пётр Аркадьевич Рябушинский, директор телеканала «Свят+».

Учуяв высокое начальство, отец Анатолий заёрзал в кресле, не зная, что полагается делать: сидеть спиной было как-то неприлично, поворачиваться и вскакивать — значит, во-первых, ронять достоинство, и, во-вторых, мешать работе тощей девицы, а отец Анатолий, как любой природный русский человек, стеснялся мешать чужой работе.

– Анатолий Андреевич, здравствуйте, — по-свойски, с мягким дружелюбием, обратился Рябушинский к батюшке, — вы извините, Олечка, нам с отцом Анатолием поговорить надо перед эфиром, — обратился он к девице.

– Сейчас, — не смутилась девица, — вот тут только немножко осталось.

Она повозила пуховкой по плеши батюшки, помазала чем-то жидким, прошлась пуховкой.

– Оля! — в голосе господина Рябушинского прорезалось неприятное, хозяйское.

Девушка независимо пожала тощими плечиками и скрылась в подсобке.

– Расхамились, — процедил сквозь зубы Пётр Аркадьевич, плюхаясь в соседнее кресло. — Вы уж извините, отец Анатолий. Канал у нас маленький, денег с гулькин кот наплакал… — священник напрягся, пытаясь переварить затейливую метафору.

– Но мы, как видите, стараемся. Несём духовность в массы, — бодренько закончил телевизионщик. — Вот сейчас будем вас снимать для передачи. Вы, главное, не волнуйтесь. У нас не прямой эфир, всё в записи пойдёт. Чего не нужно — вырежем. Так что свободно, не стесняйтесь. Выкладывайте всё как есть. Только матом не надо. Во-первых, удалим, а во-вторых, всё-таки у нас для православных передача.

– Да как же можно, матом, — отец Анатолий так возмутился, что перестал смущаться. — Я ж духовное лицо.

– Да всякое бывает, — развёл руками Рябушинский. — Люди иногда увлекаются, сами знаете… Тем более, предмет такой. Пререкаемый.

– Эх, Москва — столица, — батюшка потянулся было почесать затылок, но вовремя вспомнил о гриме. — У нас в Сибири с этим строго.

– Понимаю-понимаю, — Пётр Аркадьевич сыграл лицом эмпатию, — уголовная культура, всё по понятиям, за базар отвечают…

– У нас в селе только двое сидели, — осторожно заметил батюшка. — Просто не принято ругаться. Их ведь язык-то, мат. У них ещё и другой язык есть, но это уж совсем… — батюшка потянулся было перекреститься, но мешала повязанная вокруг шеи гримёрная тряпица.

– Вы имеете в виду… — Рябушинский автоматически понизил голос, — этих? На которых вы жалобу написали?

– Ну да, — батюшка тоже стал говорить потише, — их самых. Ни к ночи будь помянуты.

– Почему, кстати? — поинтересовался телевизионщик. — Ну, что ни к ночи?

– Услышат — могут прийти, — просто объяснил священник. — Не со зла. У них же некоторые совсем дурные. Как дети прямо. Жалко их…

– Вы кого, — не понял Пётр Аркадьевич, — жалеете? Это же… нечисть?

– Нечисть, — грустно согласился отец Анатолий, — она самая и есть. Но тоже ведь твари Божьи… А им в аду гореть… Даже и не помолишься за них, — заключил он с грустью.

– И давно это у вас водится? — сменил тон Рябушинский.

– Да почитай всегда водились… Со старых ещё времён. В смысле, ещё народ некрещёный был, не просвещённый светом Христовом, а они уже тут жили. Места у нас глухие, сами знаете.

Рябушинский знал. До ближнего райцентра батюшку пришлось вывозить вертолётом, потому что единственная дорога раскисла напрочь. Это влетело телеканалу в копеечку. Но сенсационные новости, которые сообщил отец Анатолий, должны были окупить расходы. Хотя бы символически: рейтинг канала был устойчиво низок, а честолюбивому Рябушинскому хотелось хоть раз выстрелить и попасть в яблочко.

– Так вы нам расскажете, что у вас творится? — подошёл он к главному. — Со всеми подробностями?

– Да какие там подробности… Хулиганство одно, — вздохнул священник.

– Хулиганство? Вы ведь давали интервью… И, насколько я понял, речь идёт об — Рябушинский понизил голос, — осквернении храма нечистью?

– М-м-м… — стушевался священник. — Я так считаю, хулиганство это, — упрямо повторил он. — Совсем они разбаловались. Раньше такого не было. У нас на этот счёт всегда была эта… толиратность, — выговорил он трудное слово. — Ну, в смысле, мы друг другу не мешали. У нас своя жизнь, у них своя. Правда, какая это жизнь, название одно… Ну, конечно, если чего, то всякое бывало. Одно дело, если по-людски. Неймётся тебе, нежить поганая, зайди в коровник, попей из жилы, корова большая, крови в ней много. Если осторожно и без увлечения, то и вреда ей особенного не будет. Шкурку соболя под порог не забудь только — и спи себе спокойно. Загрыз корову насмерть — тоже бывает. Корова денег стоит, так принеси. За ребёночка или девушку там, если не досмерти выпил — заплати по-человечески, золотом, раз уж серебро тебе лапы жжёт. Золото самый ихний металл… А вот если насмерть человека убили или за кровь не плочено — тогда вся деревня выходит. С кольями осиновыми да с серебром. Да со святой молитвою. Днёвки ихние мы завсегда знаем. Ну и… Тоже грех, конечно, — добавил он, — а как ещё, если добром не понимают?

– Но церковь вампиры не трогали? — уточнил Рябушинский.

– Да нешто можно! — батюшка всё-таки почесал лысину, тряпка тут же полетела на пол. — Приличный ежели, он и зайти-то в неё не может. Там же всё святое. Иконы, свечи, ладаном опять же пахнет… Хотя какой у нас ладан… Ну да всё равно. Пока телевизора не было, им такое и в ум не вступало — в церковь соваться.

Рябушинский улыбнулся: выражение «в ум не вступало» показалось ему красивым и многозначительным.

– А при чём тут телевизор? — свернул он на профессиональную тему.

– Ну как же, — отец Анатолий наклонился вперёд, — от него-то всё хулиганство и пошло. То есть не от ящика самого. В советское время никакого хулиганства не было. А вот как перестройку Господь попустил по грехам нашим, тут-то оно и началось. Проституция всякая, наркомания, гадость одна. У нас все в деревне возмущались. А всё равно в ящик пялятся, потому как делать больше нечего… — печально закончил он.

– Ну и что? — не понял Пётр Аркадьевич.

– Что — что? — в свою очередь, не понял священник. — А, это… Ну ведь они-то тоже телевизор смотрят. Нежить, в смысле, — он опять понизил голос. — Им-то совсем уж некуда податься: кровь пить да телевизор смотреть. Вот ихняя молодёжь и научилась там всякому. Особенно про вечеринки, рейд… рейв… не помню, короче, про всякую тусу и колбашение. И через этого повадились в церковь шастать, уроды.

– Да что они там делают? — нахмурился Рябушинский.

– Ладан нюхают, — с отвращением сказал священник. — Токсико… токсикоманят, — это слово он выговорил с запинкой, но уверенно. — Наши вон клеем дышат, а они такое удумали… Их же от церковного ладана плющит… и, это, колбасит. А по телевизору научили, что это хорошо, когда плющит… Вот они и нюхают. Ещё святую воду воруют. И, это… глушат. Она для них ядовитая, вот они и того… разводят кровью и травятся. Некоторые уже совсем спились, под заборами валяются, даже днём. И ради стакана на что только не готовы, алкаши несчастные. Ну да ладно, и не такое видали. Так ведь они на святые образа посягнули! У нас иконы в храме ценные, — пожаловался он. — Девятнадцатый, правда, век, но всё равно не мазня нынешняя, а настоящая история… Так эти до того докатились, что… — священник не договорил.

– Они хотели похитить иконы? — Рябушинский наклонился к священнику поближе: он любил эту тему, она хорошо поднимала рейтинг канала.

– Да нет… Понимаете, у некоторых из них деньги завелись. Не такие, которые в Москве деньгами считаются, но по нашим доходам большие. Так они что удумали, кощунники! Подкупили помощника моего, чтобы он им на ночь церковь сдавал.

– Зачем? — не понял Рябушинский.

– Ну как же. Их от церковной обстановки сразу в жар бросает. Раньше-то они того боялись. А теперь им по телевизору объяснили, что это называется сауна… и, эта, как же оно... спа… В общем, типа бани. Вот они и повадились ходить: парятся, значит. Некоторые прям под образа лезут, где погорячее. Потом сразу после церкви святой водой обдалбываются и буянят. Хорошо, помощник у меня честный оказался. По пьяному делу мне открылся и всё как есть рассказал. Деньги предлагал, чтоб я, типа, в долю вошёл. А я говорю, что такое применение есть нецелевое осквернение святыни. Потом же в храм зайти невозможно, нечистым духом пахнет и вообще... Хоть святых выноси. Ну вот я и написал, значит… Делать что-то надо.

– А самим? С кольями? — вспомнил Рябушинский.

– Не по-людски это, — священник посмотрел грустно и строго. — Они ж от своего безобразия сами страдают. Кто ладан нюхает, тот долго не живёт. А уж святую воду глушить — подавно. Это для них как для нас палёная… как её там… радио… радиация. Так ведь, почитай, и вымрут все от пьянства и токсикомании. А они ведь тоже народ Российской Федерации, — вспомнил он казённое. — И с нами никогда не воевали. Головы никому не резали, не мучили, как чеченцы какие. Не прихваты… не прихватизировали ничего. В Москву, опять же, не наезжают, — попытался он воззвать к чувствам собеседника. — Живут себе в глуши, кровь иногда пьют, но ведь платят. Начальство с нас крови больше выпило, и бесплатно, за своё удовольствие… В общем, надо это хулиганство как-то пресечь. Я вот чего хочу, — обратился он к Рябушинскому. — Попросить какого-нибудь хорошего доктора к нам поехать. Чтоб опыт имел работы с молодёжью против наркомании и вообще. Ещё бы хорошо клуб им сделать какой-нибудь для ихней молодёжи. Чтобы с залом и дискотекой. Кино им там показывать. Ну, "Дракулу" там, ещё какие-нибудь фильмы про ихнюю национальную культуру. Чтоб только не телевизор этот проклятый... Может, откликнется кто?

Рябушинский досадливо прикусил губу. Да, похоже, очень правильно он решил сначала поговорить с батюшкой, а только потом подпускать его к камере.

– Знаете что, — сказал он, — у нас другая концепция передачи. Мы вас везли из вашей тьмутаракани сюда не для того, чтобы вы проповедовали терпимость к врагам рода человеческого. Так что никаких призывов каким-то врачам куда-то поехать. Клуб какой-то… Не надо этого. И про чеченцев, это тем более лишнее. Сразу предупреждают — мы такие сравнения вырежем. И вообще, — внезапно решил он, — давайте не будем про эту историю. Расскажите лучше о религиозной жизни глухого сибирского села. О том, как люди находят утешение в Боге. Это гораздо актуальнее.

– Так я же… так вы же… так меня же сюда привезли, чтобы я про эти дела… — растерянно забормотал отец Анатолий.

– Не нужно про нечисть, — тоном, не допускающим возражений, сказал Пётр Аркадьевич. - И тем более про её проблемы.

– Значит, не то я ляпнул, обалдуй, — батюшка виновато опустил глаза.

– Всё в порядке, — утешил его Рябушинский. — Просто такие темы не всегда бывают уместны. И это, про начальство… лишнее, лишнее. Это какой-то нигилизм. Время у нас сейчас другое. Порассуждайте о вечном, дайте больше позитива. Не забывая, конечно, о недоработках. Поговорим о том, как испортился народ без духовного руководства. Про бездуховность поговорим, про Мадонну, про гей-парады. Не нужно всех этих социальных проблем. Наш зритель устал от социалки.

Священник поднял взгляд. Пётр Аркадьевич несколько смутился.

– Вы понимаете, — мягко сказал он, — наш канал мало ли кто смотрят. Вы всё это расскажете… и кого-нибудь научите. Всем этим гадостям. Ведь не все до них додумались. У вас там, похоже, талантливая… популяция этих существ. Есть такой принцип — «не навреди».

Отец Анатолий немного подумал, потом на лице расплылось понимание.

– А, вот как… И правда ведь, — сказал он. — Зря меня, значит, сюда везли. Ну, давайте про духовность, что-ли. Как в Писании сказано: толку с неё как с козла молока, но и вреда, однако ж, тоже никакого.

– Вот именно, — веско подтвердил Рябушинский. — Вот именно.